Весь остаток дня он сидел неподвижный и молчаливый, смотрел застывшим взглядом куда-то в одну точку. На коленях лежало письмо, извещавшее о смерти отца, Старого князя Одоевского.Приходили друзья, пытались утешить его. Он же просил: Не надо. Справлюсь сам.
Он не плакал, но глаза все время были подернуты влагой и как-то странно блестели. Пришел, как все его называли "славный мальчик", Ванюша Айвазовский.
Я все же напишу ваш портрет, сказал художник, желая чем-то сгладить неловкость минуты. Мы так хорошо начали, Александр Иванович, дорогой...
Николенька Бестужев уже писал мой портрет. Там. В Сибири. Чудный человек, Николенька. В Сибири он решил создать "акварельную портретную повесть о своих друзьях". Он писал портреты Ивана Гущина, первого друга Пушкина, Михаила Лукина, Ивана Анненкова, Василия Ивашева... Многих! Николенька говорил: "Художник должен быть и историк, и поэт, и Философ, и наблюдатель". Он писал наши портреты и верил: настанет светлое время и люди вспомнят о нас, захотят посмотреть, какими мы были...
Так и я к этому же стремлюсь! воскликнул Айвазовский.
Кому нужен мой нынешний портрет?
Вот тут-то и скатились на щеки Айвазовского предательские слёзы. Возможно ему вспомнился далекий Петербург, пламенные речи Кондратия Рылеева, его крепкие объятия в тот день, когда было решено поднять восстание на сенатской площади. Ему Александру Ивановичу Одоевскому, тогда, в декабре восемьсот двадцать пятого, было не больше чем теперь этому милому художнику Айвазовскому. С тех пор прошло почти четырнадцать лет...
Айвазовский же истолковал его слова по-своему:
Я напишу вас не в горе, а таким, каким видел всегда.
Одоевский знал: что художник работал над большой картиной "Десант у Субаши" , что ему позировали лучшие ученики самого адмирала Лазарева Корнилов, Нахимов, Истомин... Хотел сказать, что не желает мешать исполнению столь важного замысла, но не успел. Пришел Николай Иванович Лорер. Воспользовавшись минутной заминкой, Айвазовский устроился в сторонке и стал делать наброски (дошедший до нас портрет А.И. Одоевского в одежде солдата того времени приписывают Айвазовскому. Однако точно художник пока не определен). Лорер поздоровался и проговорил:
Плохи твои дела Александр ... Мы все лишены права получать в наследство имущество родителей. Да не в этом беда. Со смертью твоего отца прекращаются какие бы то ни было хлопоты об облегчение твоей участи, ты лишаешься всякой материальной помощи. Трудно, но потеряно все...
Не все?! впервые в этот день Одоевский резко поднялся и горячо заговорил: Может быть, царь Николай простит меня за лихорадку и за сто других болезней, добытых на свинцовых рудниках в Сибири, как Полежаева произвел в офицеры за чахотку, а Саше Бестужеву дал Георгиевский крест за гибель? Ты прав, Николай Иванович, такая возможность действительно еще не потеряна...
Лорер долго дружил с Одоевским и знал его как чрезмерно пылкого и непосредственного человека, часто впадающего в крайности. После разгрома декабрьского восстания, когда Александра Ивановича, опозоренного и связанного, везли с допроса у царя в Петропавловскую крепость, на мосту он хотел броситься в Неву, уйти под лёд, чтобы не испытывать издевательств жандармов. Позднее, в камере он вел себя совсем непостижимо: что-то кричал и пел по-французски, не обращал никакого внимания на окружающих. Потом приступы отчаяния прошли и он начал сочинять стихи. Одоевский их не записывал, а читал наизусть.
Презираю печатное бытиё! воскликнул он. Я пою, зову на бой, когда мне поётся, когда сражение неизбежно.
В это посещение, поведение Александра Ивановича показалось Лореру необычным. Похоже было, что Одоевский принял какое-то решение и искал способ его осуществить.
Бестужев был твоим другом? после минутного раздумья спросил Лорер и уточнил: Близким другом?
Я дружил со всеми четырьмя братьями Бестужевыми. Сашеньку почитал особо, как Кондратия Фёдоровича Рылеева, как кузена Александра Сергеевича Грибоедова. Коль меня не казнили вместе с Рылеевым, значит мне уготована участь последних.
Грибоедова убили в Тегеране: его гибель была подстроена. Александр Бестужев, громко прославлявшийся в литературе под псевдонимом Марлинского, пал от пули немирного горца во время высадки десанта на мысе Константиновском в июле 1837 года...
Филарет Плосков
Стихотворения Одоевский Александр Иванович
|
ДВА ДУХА
|
Стоит престол на крыльях: серафимы,
Склоня чело, пылают перед ним;
И океан горит неугасимый —
Бесплотный сонм пред господом своим.
Все духи в дух сливаются единый,
И, как из уст единого певца,
Исходит песнь из солнечной пучины,
Звучит хвалу всемирного творца.
Но где средь волн сияет свет предвечный,
Уже в ответ звучнеют голоса
И, внемля им, стихают небеса,
Как струнный трепет арфы бесконечной...
«Вы созданы без меры и числа
Предвечных уст божественным дыханьем.
И бездна вас с любовью приняла,
Украсилась нетлеющим созданьем.
На чудный труд всевышний вас призвал:
Вам дал он мир, всю будущую вечность —
Но вещества, всю мира бесконечность —
На вечное строенье даровал.
Дольется ваша творческая сила!..
Блудящие нестройные светила
Вводите в путь, как стройный мир земной,
Как Землю. Духа вышнего строенье
Исполните изменчивые тленья
Своею неизменной красотой».
Замолкла песнь. Два духа светлым станом
Блеснули над бесплотным океаном;
Им божий перст на пропасть указал.
Под ними за мелькающей Землею
То тихо, то с порывной быстротою
Два мира, как за валом темный вал,
В бездонной мгле, светилами блестящей,
В теченьи, в вихре солнечных кругов
Катились средь бесчисленных миров,
Бежали — в бесконечности летящей.
Склоняя взор пылающих очей,
Два ангела крылами зашумели,
Низринулись и в бездну полетели,
Светлее звезд, быстрее их лучей.
Минули мир за миром; непрерывно,
Как за волной волна падучих вод,
Всходил пред ними звездный хоровод;
И, наконец, в красе, от века дивной,
Явилась им Земля, как райский сон,
И одного из ангелов пленила.
Над нею долго... тихо... плавал он,
И видел, как божественная сила
Весь мир земной еще животворила.
Везде — черта божественных следов:
Во глубине бушующих валов,
На теме гор, встающих над горами.
Венчанные алмазными венцами,
Они метают пламя из снегов,
Сквозь радуги свергают водопады,
То, вея тихо крыльями прохлады
Из лона сенелиственных лесов,
Теряются в долинах благовонных,
И грозно вновь исходят из валов,
Из-под морей, безбрежных и бездонных.
Душистой пылью, негой всех цветов
И всех стихий величьем и красою,
Летая, ангел крылья отягчил,
И медленно поднялся над Землею,
И в бездну, сквозь златую цепь светил,
Летящий мир очами проводил.
Еще в себе храня очарованье,
Исполненный всех отцветов земных,
Всех образов недвижных и живых,
Он прилетел... и начал мирозданье...
Мир вдвое был обширнее Земли.
По нем живые воды не текли,
Весь мрачный шар был смесью безобразной.
Дух влагу свел и поднял цепи гор,
Вкруг темя их провел венец алмазный,
И на долины кинул ясный взор,
И, вея светозарными крылами,
Усеял их и лесом и цветами.
И Землю вновь, казалось, дух узрел.
Все образы земные вновь предстали,
Его опять собой очаровали,—
Другой же дух еще высоких дел
Не кончил. Он летал. Его дыханье,
Нетленных уст весь животворный жар
Пылал... живил... огромный, мертвый шар.
Изринулись стихии... Мирозданье
Вздрогнуло... Трепет в недрах пробежал...
Все гласы бурь завыли; но покойно
В борьбе стихий, над перстию нестройной
Дух творческий и плавал и летал...
Покрылся мир палящей лавой; льдины,
Громады льдов растаяли в огне,
Распались на шумящие пучины,
И огнь потух в их мрачной глубине;
Взошли леса, в ответ им зашумели.
Но вкруг лесов, высоких и густых,
Еще остатки пепельные тлели,
Огромные, как цепи гор земных.
Окончил дух... устроил мир обширный...
Взвился... очами обнял целый труд,
И воспарил. Пред непреложный суд
Два ангела предстали. Дух всемирный
С престола встал... Свой бесконечный взор
С высот небес сквозь бездну он простер...
Катится мир, но мир, вблизи прекрасный,
Нестроен был. Всё чуждое цвело,
Но образов и мера, и число
С объемом мира были несогласны.
Узрел господь, и манием перста
Расстроил мир. Земная красота,
Всё чуждое слетело и помчалось,
Сквозь цепь миров с Землею сочеталось.
Другой же мир, как зданье божьих рук,
Юнел. В красе явился он суровой,
Но в бездне он,— ответный звукам звук —
Сияет век одеждой вечно новой,
Чарует вечно юной красотой;
И, облит света горнего лучами,
Бесплотный Зодчий слышал глас святой,
Внимал словам, воспетым небесами:
«Ты к высшему стремился образцу,
И строил труд на вечном основаньи,
И не творенью, но творцу
Ты подражал в своем созданьи».
А.И.Одоевский. 1831 - 1832
